«Ох, зябко домовому!» — и с гимном в шесть утра Дед заворчал, мол, печку растапливать пора. Крещенский жмёт морозец. Бог даст, так разожжём, А сам щипал лучины охотничьим ножом.
И вскоре треском жарким наш оживлялся дом, Раскрытая духовка стреляла в нас теплом, Она с хозяйкой праздничный пирог и хлеб пекла, А на ночь груду валенок к скамеечке влекла.
А рядом с ними спали коньки сродни саням, Снегурки круткой к валенкам прилаживали нам. А на стекле подтаивал хрустальный городок, Бутылки руслом тряпочным влекли к себе поток.
На гвоздиках бутылки менял я в нужный срок, Сливать водицу талую — то первый был урок. И ватный снег рябиной дед так принарядил, Чтоб без улыбки к окнам никто не подходил.
Румяные молочницы кричали у ворот, И нас манила улица в весёлый хоровод, Бросали мы поленья под кров дровенников, А круг точила рыжего жёг щёки топоров.
И только трёхколёсник сквозь дрёму вспоминал, Как тротуар дощатый нам скрипом отвечал, Как куры разбегались, потешно голося, Как будто бы соседей о помощи прося.
В горячий полдень тополь заманивал шатром, И жар земли гасила трава живым ковром. Стихи и сказки деда с любовью слушал двор, Но смолк однажды утром наш с дедом разговор.
И в лётном синем кителе, в наградах, без погон, Казалось, дед всё слушает далёкий перезвон. И, меж родными спрятавшись, я плакал не один… Солёный привкус детства пронёс я до седин. В крещенские морозы мне слышится с утра, Как дед ворчит, мол, печку кормить твоя пора…