Сахарный вход в областную администрацию
Тесно работая с Молдавией по поставкам вина и фруктов, мы с Батразом и Гайдой познакомились, как я уже говорил, и даже сдружились с руководством «Молдконтракта», дающего разрешение на вывоз продукции. Эта государственная организация имела двойственное подчинение ‒ и республиканскому правительству, и доживающему свой век Госснабу СССР. Её как бы старшим братом была московская организация «Росконтракт», с коей мы познакомились уже через своих молдавских друзей-приятелей. Представили они нас как надёжных партнёров, умеющих выполнять договорные обязательства, то есть вовремя оплачивать полученную продукцию. Основным дефицитом, тормозящим торговлю в пору гайдаровских реформ, были оборотные средства – финансы. Госпредприятия их быстро теряли, благодаря законодательному ограничению наценки на произведённую продукцию двадцатью пятью процентами и безудержной инфляции. Новые же структуры ещё не встали на ноги достаточно прочно. Поэтому все основные поставки шли без предоплаты, и репутация надёжного плательщика в ту безденежную пору была главным капиталом.
Ожидаемых Батразом вина и фруктов, на которых он специализировался, в свободном распределении «Росконтракта», несмотря на долгие обещания, не оказалось. На местах уже начали проявлять предпринимательскую самостоятельность, и большая часть ходовой продукции пошла, минуя централизованное распределение, присущее уходящей эпохе. Но зато «Росконтракт» вскоре предложил новый для нас товар ‒ сахар, причём в огромном количестве – от 20 до 40 вагонов. Батраз не проявил к сахару особого интереса, так как не знал ни конъюнктуры, ни цен. Огромные опасения, правда, совершенно другого рода, возникли и у меня. Вдруг к моменту прихода наших вагонов в городе будет избыток сахара? На сливочном масле немало предпринимателей по причине дефицита, неожиданно перешедшего в избыток, разорились. Так и сахар могут приобрести ‒ по «тепличной» схеме – вёрткие ребята из «Иркутской биржи», имеющие прочные связи с областной администрацией. Дружба с администрацией обеспечивала этой, так называемой бирже, особую «валюту» ‒ попрочней, чем американский доллар. Этой «валютой» были весьма дефицитные нефтепродукты, в том числе бензин, производимые на мощнейшем в масштабах России нефтехимическом комбинате города Ангарска. Поскольку государственная цена на нефтепродукты была в разы ниже рыночной, то продавать продукты для области хозяева биржи могли и по заниженным ценам, не забывая, конечно, и про свой, как выяснилось позже, немалый «припёк». Вино не являлось товаром первой необходимости, и его по этой схеме не завозили. Не заморачивались они особо и на рыбе, не хотели, по-видимому, связываться со скоропортящейся продукцией. Сахар же совершенно другое дело. По идее он, будучи социально значимым в преддверии сезона заготовки ягод, должен быть их товаром. Но, с другой стороны, если они и привезут сахар, то ниже устоявшихся рыночных цен продавать его вряд ли будут. Бескорыстие, активно проповедуемое в социалистическую эпоху, с наступлением либеральной свободы моментально испарилось.
После этих быстро промелькнувших мыслей я решил рискнуть играть почти по максимуму и согласился заключить, как всегда рискованный, договор аж на 35 вагонов; в денежном выражении это была огромная по тем временам сумма, но сейчас она может показаться весьма и весьма скромной – настолько подешевел рубль: если для простоты восприятия её выразить по курсу 2013 года, получится более двух миллионов долларов, а по курсу начала 2014 года – уже менее полутора миллионов. И ведь рубль продолжает катиться вниз, как с ледяной горы, с ускорением, полученным от украинских событий.Как тут снова не вспомнить «юбилейную» столетнюю давность – переломный рубеж в истории России, с которым целый век сравнивали уровень развития экономики (особенно в советское время) – стабильный 1913 год и трагический 1914-й, когда при вступлении в Первую мировую империю подстерегла военная и экономическая катастрофа. Неужели экономическая пропасть подстерегает нас и ровно сто лет спустя?
В сахарную пору 90-х годов, полную надежд на хорошее будущее и для себя, и для окунувшегося в рынок всего Советского Союза, подписывая рискованный договор, я рассуждал арифметически просто. Всё же сахар не рыба и не масло, хранится намного проще – лечу в Иркутск организовывать предстоящую приёмку и хранение более двух тысяч тонн ранее незнакомого продукта.
В накуренном салоне самолёта, больше похожем на дешёвый кабак, дорвавшаяся до свобод публика галдела так, что казалось, ещё немного, и она пойдёт в последний пляс с битьём иллюминаторов для остроты ощущений. Я был готов к такому шестичасовому «комфорту». Поэтому надел тихие наушники, из сырой марли сделал подобие воздушного фильтра для дыхания и погрузился в недалёкие воспоминания.
Вспомнилось, что ведь и я легко мог быть в активе биржи, а может быть, даже и её председателем, и в хорошей компании проворачивать самые хитрые бартерные сделки. Покупал бы товары, подчас не выходя из кабинета, за нефтепродукты, выделяемые по так называемым областным квотам, а не мотался бы по всему Советскому Союзу от Камчатки до Таджикистана в поиске товара и не натыкался бы на рогатки, вольно или невольно подстроенные новоявленной биржей. Особенно неприятная ситуация в ту пору создалась с поставкой микроволновых печей.
В Иркутске в начале девяностых они были на вес золота. Я находился в Москве по делам и знал, где находится завод микроволновых печей, но напрямую, через отдел сбыта, пробиться туда было практически невозможно: там у них уже куча своих клиентов, своих знакомых, с которыми сложились хозяйственные связи и личные отношения. Тогда я подумал о том, кто на заводе мог оставаться в стороне от «хлебного каравая» реализации продукции, но хотел бы тоже принять участие в его дележе, и позвонил главному экономисту. Рассказал при встрече, что я в недавнем прошлом его коллега, работник фактически родственного предприятия. Предложил ему представить меня в отделе сбыта своим родственником и походатайствовать, чтобы нам отпустили микроволновки, естественно, с учётом его интереса. И главный экономист завода с удовольствием выполнил несвойственную для него функцию, свёл меня с руководством отдела сбыта, и мне, как его «родственнику», отпустили немалое количество, чуть больше вагонной партии микроволновок. Часть из них мы погрузили в вагон, где сопровождающим ехал опять же Гайда, но уже не один, а с другим моим родственником, Николаем; часть отправили на новеньком КамАЗе, который как раз в это время приобрели в Москве.
Однако в коммерческих делах время играет немалую роль: пока мы добывали и везли микроволновки, в Иркутске появились конкурентные печи, и реализация застопорилась. «Вражеские» печи были приобретены по самой хитрой схеме, а именно выменяны на нефтепродукты из областной квоты (такие операции назывались бартерным обменом или попросту бартером). А потому цена их была существенно ниже, а прибыль много выше нашей, так как наценка на нефтепродукты была огромной. В иной ситуации, встретившись с таким хитрым игроком, можно было бы и разориться. Но в микроволновки была вложена только часть уже немалых собственных средств, а кроме того на всех парусах на выручку по штормовому океану рынка спешила подстраховывающая бизнес, запущенная заокеанскими архитекторами перестройки безудержная инфляция. Вряд ли кто-то из сегодняшних «биржевиков» знает, что у самых истоков создания их организации были мы с другим изобретательным производственником Вениамином Киршенбаумом. У него дома на самой заре перестройки обсуждали мы почти фантастическую для той поры идею создания первой в Иркутске биржи. В Москве кое-какие шевеления в данном направлении уже начались. Был в нашей компании ещё и Борис Драгилев, традиционно отдыхающий летом в Иркутске на старенькой родительской дачке. В ту пору у него ещё не было авторских спектаклей одного актёра, хотя бардовские песни в собственном исполнении не раз звучали даже по центральным каналам радио и телевидения. Был он и весьма эрудированным кандидатом технических наук, правда, столицу покорял не формулами, а гитарой. Интересно, что, имея хорошую квартиру в центре Москвы и престижную иномарку, в Иркутске он ностальгически хотел оставаться в атмосфере детства. Жил в тесной насыпной дачке с родителями, а позже только с мамой и братом, и при этом ездил на стареньких допотопных папиных «Жигулях» с почти старинными чёрными номерами. Не раз приходилось спасать его заглохшее авто, посылая механиков, а иногда и запасной современный автомобиль на какой-нибудь из оживлённых перекрёстков. Во всём остальном, кроме этой причуды, Борис был очень даже продвинутым москвичом.
После нашей «тайной вечери» по созданию биржи мы решили провести расширенное организационное собрание уже не на кухне у Киршенбаума, а в центре города в старинном особнячке (угол улиц Киевской и Дзержинского), который в скором времени был отвоёван в собственность биржевого начальства. Борис в ту пору укатил уже домой в Белокаменную, зато на оргкомитет пришло много других новаторов, рвущихся в капитализм. Среди новичков был, в том числе и безработный Эдуард Розин. За неделю до нашего сбора он приехал в Иркутск, отработав несколько лет в Монголии. Его, как самого свободного, мы и решили выбрать председателем оргкомитета по рождению биржи. По нашей российской традиции первым делом он напрочь рассорился со своим «библейским земляком» и председателем инициативной группы Киршенбаумом и вскоре стал полновластным хозяином биржи. Я в ту пору работал заместителем директора по экономике арендного предприятия при Иркутском заводе тяжёлого машиностроения. На собрании мне предложили стать неосвобождённым пока заместителем председателя оргкомитета биржи. Я попросил несколько дней на раздумья и категорически отказался. По здравому рассуждению я пришёл к выводу, что вреда от этой, зародившейся в Москве, новации для экономики Иркутска, да и России в целом, может быть много больше, чем пользы. И когда руководство области поймёт суть этой хитрой структуры, то позора и, не дай Бог, уголовной ответственности не избежать. Рисковать престижем фамилии моего отца и дяди ‒ орденоносными, широко известными руководителями крупных предприятий, – я просто не имел права. О том, что путь разрушения экономики вскоре станет официальной столбовой дорогой движения России, я и предположить не мог.
Выбранный нами председатель биржи неожиданно развил бурную деятельность, пригласил заместителем своего брата – молодого в ту пору, но уже крупного руководителя строительной отрасли. За ним потянулись и другие весьма способные молодые руководители, жаждущие новых возможностей самореализации. Некоторые из новоиспечённых биржевиков до этого прошли школу комсомольских вожаков, а потому научились более чутко, чем я, улавливать волю правителей, в одночасье заменивших КПСС. Не отягощены они были и кандидатскими диссертациями по экономике, и избыточными знаниями, сигнализирующими, что большинство новаций – дорога в никуда.
Через несколько лет напряжённой работы председатель биржи, он же главный контролёр финансовых потоков, успешно перековался из коммуниста в заправского капиталиста. Вскоре он, очевидно, почувствовал, что его способностям, а особенно деньгам тесно в Иркутске, и укатил на ПМЖ к тёплым берегам защищённой со всех сторон Америки. Правда, большая удалённость от Иркутска и моря-океаны не спасли нашего путешественника. Не все сочли его финансовый взлёт справедливым, и вскоре на «новой родине» ему очень настоятельно предложил поделиться капиталом от непыльного бизнеса один из иркутских товарищей по работе, правда, с хорошими криминальными связями. Предложение было сделано в весьма представительной компании с участием главы преступного мира – Япончиком. Последний, как известно, мелочами не занимался и вполне успешно ряд лет встречал в Америке беглых российских богачей-«Кореек». Сам он выполнял, по-видимому, роль незабвенного Бендера, предлагая беглецам щедро поделиться награбленным в России богатством. В результате «дележа» экс-председатель биржи остался, говорят, еле живой и изрядно похудевший финансово.
На этом злоключения биржи, олицетворяющей первые капиталистические успехи иркутского бомонда, не закончились. Между оставшимися биржевиками, каждый из которых по натуре был лидером, началась нешуточная борьба за соблазнительный финансовый поток и другие наработанные богатства, включая и особняк. Эта нешуточная борьба за раздел «пирога» едва не закончилась братоубийственной стрельбой недавних товарищей…
Такие воспоминания навеяла в самолёте моя рискованная сахарная сделка. По-хорошему, перед заключением контракта следовало, конечно, позвонить и поинтересоваться планами владельцев «нефтехимической валюты». Но вся их деятельность была окружена, во-первых, завесой тайны, а во-вторых, и они в нашей переходной неразберихе были склонны к экспромтам. Подвернётся сахар ‒ привезут и его. По прибытии в Иркутск я убедился, что сахар пока в остром дефиците. И уж, что вовсе неожиданно, меня, очевидно с подачи приятелей, работающих в администрации, среди других солидных руководителей пригласили к заместителю главы областной администрации по сельскому хозяйству и торговле Колодчуку Александру Васильевичу. Он проводил совещание по предзимнему завозу продуктов. Магазины в новых капиталистических условиях никак не приближались тогда по изобилию к западноевропейским стандартам, а скорей, откатывались назад ‒ к Северной Корее. Старое порушили, как всегда, по-кавалерийски быстро, а новое ещё только рождалось.
Первой позицией продуктового дефицита на совещании был назван… сахар! Основным ответчиком по этому вопросу выступил заместитель директора мощнейшей, недавно акционировавшейся организации «Росбакалея». Хорошо поставленным голосом социалистического хозяйственника он заявил, что у их базы никаких проблем с сахаром не предвидится: они, как и в прошлые годы, готовы к сезону заготовок и к зиме, а значит, примут и отгрузят по назначению, в том числе и на север Иркутской области и в Якутию, до 150 тысяч тонн сахара. После этого почти торжественного заявления меня кинуло в холодный пот от названных страшных цифр, готовых, как я понял, обрушиться на Иркутск. Победно оглядев собравшихся, докладчик, иркутский представитель «Росбакалеи» хотел было сесть, но хозяин кабинета задал простой и очевидный вопрос: «Каковы сроки прихода столь необходимого жителям области продукта?» Нисколько не смутившись, руководитель-капиталист, недавно ушедший вместе с базой в свободное от министерства торговли и местной партийной опеки акционерное плавание и быстро «мастеривший» на «своих» бескрайних складах рынок, ответил, что сахар будет в магазинах немедленно… после того, как он его получит. Но когда получит – ему неизвестно, так как в министерстве торговли идёт полнейшая, то ли реорганизация, то ли ликвидация, а никто другой сахар ему пока не отправляет. В Москву по этому вопросу он никогда ранее и, естественно, теперь не выезжал ‒ и где добывать сахар, понятия не имеет. «Привезут – переработаю!» ‒ снова бодро заверил выступающий, уверенный в своей социалистической правоте, изрядно повеселив присутствующих. Все остальные участники заседания, в том числе и «биржевики», пообещали, что приложат все силы к поиску сахара. Когда дошла наконец очередь и до меня, то я к всеобщему удивлению скромно сказал, что ожидаю несколько тысяч тонн сахара дней через десять. На какое-то мгновение воцарилась полная тишина… Сразу же после совещания я выяснил, что сахар уже отгружен с Украины, и вагоны «громыхают» на стыках где-то недалеко от Уральских гор. Через четыре дня после совещания сахар был в городе и расхватывался магазинами за немедленную оплату прямо с колёс, да ещё и с хорошей наценкой.
Московские кабинеты умирающего Госснаба ещё несколько раз вознаграждали сахаром наши неустанные мытарства по, увы, также доживающей свой век некогда могучей и обширной империи.
После совещания по завозу продуктов и столь удачных поставок я был, чуть ли не единственный от торговли, включён вместе с крупнейшими местными производителями в узкий круг стратегических партнёров областной администрации. Возглавлял в то время администрацию будущий первый губернатор Иркутской области, опытнейший хозяйственник и просто очень обаятельный человек Юрий Абрамович Ножиков. Вечная ему память!
Моя близость к власти давала и некоторые весьма весомые преференции. Например, немалые льготные кредиты ‒ осенью на Северный завоз, а в начале лета на так называемый кассовый разрыв, причём 50% банковской ставки покрывал бюджет. И хотя использование денег особо не контролировалось, тем не менее, у меня появилась возможность закупать муку и крупы, как говорится, цивилизованно, на корню. Я установил прямые связи с несколькими алтайскими сельхозпредприятиями и проплачивал им горючее и другие затраты в период острого безденежья за несколько месяцев до сбора урожая, а одно время имел там даже собственную мельницу. Но не только сладкий привкус остался в ту пору от отношений с властными структурами. Шеф продовольственного рынка в ранге заместителя главы областной администрации как-то уговорил меня без предоплаты отгрузить немалое количество продовольствия в один из отдалённых районов. Порукой было его высокое административное слово.
Я, каким-то шестым чувством предугадав неприятности, попросил в дополнение к слову ещё и гарантийное письмо. После недолгих колебаний хозяина слова я получил этот документ за его подписью на фирменном бланке.
Когда пролетел трёхмесячный срок отсрочки платежа, как я и опасался, расчёта не последовало. Местная фирма, через которую осуществлялась поставка, к тому времени перешла в ранг неплатёжеспособных. Закона о банкротстве ещё не было, да он, в общем-то, обычных кредиторов и не спасает.
Похвалив себя за предусмотрительность, я напомнил заместителю главы областной администрации о гарантийном письме. Он, как водится, пообещал решить вопрос в самое ближайшее время. Прождав ещё месяца три и увидев, что вопрос так и не решается, мы, с полной уверенностью в благоприятном исходе дела, подали заявление в арбитражный суд. Тогда я ещё не был научен опытом, что здравый смысл и судебные решения стыкуются далеко не всегда. И действительно, юристы администрации представили документы и показали, что, согласно уставу администрации, распоряжаться финансами имеет право только глава администрации и его первый заместитель. Так что очевидное на первый взгляд дело оказалось проигранным. Вместе с тем выяснилось, что мы можем предъявить иск не к администрации, а непосредственно к должностному физическому лицу, подписавшему письмо, то есть к заместителю главы. Этот ход был тем более оправдан, что, по моим подозрениям, областной начальник был лично заинтересован в «работе» через указанную им фирму, да и «кинула» она многих из числа связавшихся с ней по просьбе высокого чиновника. Гарантийное письмо, к слову сказать, было только у нас.
Рассудив, что судебное разбирательство со столь важным лицом явное нарушение неписаных правил и к тому же слишком жестоко перечеркнёт исполнительным листом карьеру неплохого, в общем-то, человека, с которым и работали, и не раз обедали вместе, от дальнейших судебных действий, поразмыслив, мы отказались. В этой ситуации пришли в противоречие две замечательные русские пословицы: с одной стороны, «договор дороже денег», но с другой, «не имей сто рублей, а имей сто друзей». Выбрав второе, мы зафиксировали, увы, немалые убытки.
Что касается сахара, то через год ни «Росконтракта», ни «Молдконтракта» уже не было, и поставка сахара в Россию, в том числе и с Кубы, и с Украины, и из других стран перешла в руки вёртких иностранных фирм или совместных с иностранцами предприятий. С некоторыми из них мне удалось установить прямые связи. В результате лет семь-десять моя фирма «СибАтом» была крупнейшим поставщиком сахара, муки и круп в родной город.
В эти же годы мы первыми из иркутских предпринимателей начали развивать и свою торговую сеть, купив и взяв в аренду несколько десятков магазинов. Наряду с торговлей продуктами запустили мы и своё хлебное производство, и крупный цех полуфабрикатов, и цех пивоварения, открыли также несколько ресторанов, несколько мебельных магазинов и в Иркутске, и в Ангарске. В конце 90-х ‒ начале 2000-х годов «СибАтом» был, пожалуй, самой значительной и известной коммерческой фирмой г. Иркутска на продуктовом фронте.
После более чем десятилетия напряжённого труда на коммерческой ниве мои основные интересы начали плавно перемещаться в сферу литературного творчества, просветительства и собирательства картин. Вперёд стали вырываться другие коммерческие фирмы: «О’кей», «Слата», «Море пива», «Балбир» возглавляемые талантливой молодёжью, свободной от творческих устремлений в других сферах жизни. Место «торговых кустарей» типа Батраза очень быстро занимали молодые ребята в галстуках, буквально дрессируемые на бесконечных тренингах цепкими инофирмами.
В начале двухтысячных годов крайне важно было задружить с представительствами основных инофирм, поставляющих бессчётные сорта пива, кофе, сигарет, марсов-сникерсов, пепси-колы и т.д. Под их патронажем коммерсанты новой волны развивали свою логистическую транспортную сеть и склады по всей территории области. В составе этих немногих фирм начали создаваться так называемые выделенные команды двойного подчинения – мощной федеральной корпорации, которая платила командам зарплату, и руководству местной фирмы, осуществляющей развозку продукции и сбор денег. Низкие наценки ‒ 5-7% ‒ компенсировались огромными объёмами. Некоторые из местных фирм, имеющие крепкие транспортно-сбытовые подразделения, вскоре стали сильными конкурентами по любой оптовой работе в Иркутской области, включая и самое сложное и многономенклатурное винно-водочное направление. Выдержим ли мы конкуренцию, жутко осложнённую кризисом, или несколько логистических компаний монополизируют весь областной оптово-розничный рынок – большой вопрос. Будет ли детьми дан новый старт ещё не так давно лидирующей компании с таинственным для многих названием «Научно-производственное объединение «СибАтом» ‒ покажет быстро текущее время.
Первый арбитражный
Времена Достоевского, получившего инженерное образование и вынесшего из института широчайшую общекультурную подготовку, вплоть до обязательных навыков в танцах, в рисовании, в литературе и обществоведении, напрочь оборвались выстрелом печально знаменитой «Авроры». Впервые о существовании арбитражного суда услышал я совершенно случайно дома, хотя был преуспевающим студентом-машиностроителем. Я на «отлично» сдавал марксистско-ленинские общественные науки, разоблачающие варварство бездушного капитализма, вариант которого в самом чистом виде мы кажется самым мистическим образом и накликали на свою многострадальную Родину. Во многих других капиталистических странах в общественном устройстве изрядная примесь социализма и как результат ‒ значительно большая, чем у нас, социальная справедливость. С устройством же родного государства, на просторах которого предстояло жить и работать, в студенческие годы я был, как оказалось, совершенно не знаком.
Судился, причём весьма напряжённо и нервно в социалистическую пору, мой отец – директор мясокомбината и к тому же юрист по образованию. Я видел, как он лично вникал во все детали и редактировал дома тексты подаваемых в суд документов. При наличии на комбинате юридического отдела его непосредственное участие в деле казалось мне странным, как надуманным и очевидным казался и сам предмет спора, в котором отец был, конечно, прав на все сто. Судите сами.
Московский мясокомбинат направил отцу в «порядке взаимовыручки» несколько секций мяса. Но анализ ветеринарной лаборатории показал его, мягко говоря, не первую свежесть, а, значит, полное несоответствие техническим условиям и гостам. Хотя что-то не очень качественное из него можно было исхитриться и произвести «по-нашенски на авось». Но это, как говорится, похмелье на чужом пиру. «Кто испортил, тот пусть и рискует», ‒ рассудил отец и отправил вагоны назад в Москву. За время путешествия мясо, по-видимому, испортилось окончательно. Кто из двух директоров виноват в немалых потерях общенародного добра, и явилось, как я понимал, предметом спора. Московский директор оказалась с прекрасными связями в подкармливаемой ею столице, где и рассматривалось дело. Несмотря на всё красноречие и напористость отца, правдами, а больше неправдами, дело выиграли оппоненты. Отец оказался «стрелочником». С учётом большой суммы убытков его тут же приказом министра отстранили от директорства, к тому же он второй раз оказался «на волоске» от уголовного дела. Таким подавленным из-за потери любимой работы, а значит, из-за разрушения всего образа жизни, и жуткой несправедливости ‒ я его ещё никогда не видел.
Но горе продолжалось буквально сутки. Первый секретарь обкома партии Н.В. Банников, вникнув в суть дела, приказал отцу продолжать работать, заверив, что отстоит его перед московскими очковтирателями. Суть его разговора с министром, как мы узнали позже, была проста: «Вы сняли – вы срочно и присылайте не менее сильного и заслуженного директора». Но таких в «кубышке» министерства, естественно, не оказалось. Хорошие директора, как известно, «продукт» штучный. И буквально через три дня приказ министра был отменён, причём выговор для порядка влепили обоим не поладившим директорам. Из этого случая я сделал вывод об «объективности и неподкупности» московских судей, а также, что «судись – рядись», а всё на местах решают «партийные князья», если руководитель в их поле зрения, т.е. «номенклатура».
В наше время нет ни всевластных обкомов КПСС, ни отраслевых министров, хотя чиновного люда стало больше. Поэтому решение арбитражного суда теперь окончательно, с той оговоркой, что дело рассматривает три, а иногда и четыре инстанции, правда, не всегда более объективных, чем при социализме. Последней инстанцией иногда является Высший арбитражный суд Российской Федерации.
Суть нашего дела была слегка схожа с отцовским. Мы получили целую секцию испорченных бананов, тонн так 120-140. Убыток – около ста тысяч долларов, что весомо всегда, а в начале коммерческого пути особенно.
Естественно, что у меня по аналогии сразу же мелькнула мысль предъявить иск фирме-отправителю фруктов. Но это не мясокомбинат, есть ли у неё чем ответить? Внимательно изучаю договор, а юрист, работающая в ту пору на полставки, пытается выяснить информацию по предполагаемому ответчику. Фирма оказалась вполне состоятельной, недвижимость и материальные запасы были. Позже большинство торгующих предприятий начали перекидывать все материальные ресурсы на «боковые» фирмы, чтобы в случае налоговых и других «наездов», можно было вмиг опустевшую фирму бросить или безбоязненно обанкротить. Наиболее нахальные фирмы, не заботящиеся о своей репутации, их, к счастью меньшинство, подобным образом «кидают» всех кредиторов, не расплачиваясь, в том числе и за поставки продукции.
Но радоваться было нечему. В договоре указывалось, что наша ответственность наступает с момента получения продукции непосредственно у продавца и погрузки её в секции. Маленький юридический «зазор» в этой формулировке, показалось, что есть. Получение продукции – это одно действие, и происходило оно в их складе. Погрузка – другое, и отстают эти события друг от друга на полтора суток. Складское хранение и погрузка – всё же их задача.
Консультации со специалистами сделали шанс уцепиться за этот повод и выиграть дело почти призрачным. Наши малоквалифицированные приёмщики подписали все документы и рассчитались, окончательно приняв бананы в складе ещё до погрузки в вагоны. В разговоре с нашими приёмщиками – очень далёкими от товароведения ‒ выяснилось, что бананы в момент погрузки выглядели, мягко говоря, не идеально. Вкус их был, как говорится, на любителя. Что с ними будет через неделю-две – они не задумались и не проконсультировались ни на месте, ни с нами. Да и мы сами усвоили много позже, что бананы нужно грузить недозревшими, а доходить до зрелости они должны при газировании СО2 в специальных камерах, причём закладывать фрукты необходимо партиями по мере подготовки к продаже. По такой технологии мы стали работать много позже, когда фрукты перестали продаваться с колёс, а между поставщиками началась битва за вход в магазины и, особенно, в торговые сети. Если на заре рыночных отношений продукты с трудом «доставали», а магазины расхватывали их наперегонки, то теперь всё наоборот. Поставщики официально платят миллионы рублей за вход в сетевые супермаркеты, а по вину ещё и в рестораны, затем выплачивают ежеквартальные или годовые бонусы, а нередко, по секрету, и «взятки» коммерческим директорам и менеджерам. Правда, для закона подношения негосударственному служащему не являются взяткой. И никакой юридической ответственности мздоимец не несёт. Хозяева бизнеса и здесь без поддержки государства, добивающего предпринимательство непомерной налоговой чехардой.
Получили мои представители мзду за приёмку не доехавших «живьём» бананов или нет – вечная тайна. Да и в любом случае возместить они смогли бы только несколько потемневших в пути коробок. Неужели круг полностью замкнулся, и компенсировать огромные убытки никак не удастся?
Оказалось, что не совсем так. Шанс, как всегда, есть. Выяснилось, что ещё одна сторона отвечает за качество доставленного, а главное, и отправляемого груза. Это мощнейшая и, конечно, платёжеспособная организация – железная дорога. Ура!
Если бы груз везли на холодильных фурах, как делали не раз, такого бы шанса не было. У железнодорожников правила другие, не изменившиеся с недавних социалистических времён.
К счастью, этот путь спасения удалось выяснить буквально за несколько часов после начала разгрузки. Время в данном случае – действительно деньги. На улице жара. Срочно нужно пригласить нейтральный контролирующий орган для разрешения подобных споров – Торгово-промышленную палату. Благо, там работал мой хороший знакомый. Вместе с ним уже поздним вечером объезжаем несколько его сотрудниц и уговариваем, чтобы они с приборами вышли в вечернюю смену. Подобная суета с заездами домой, когда на тебя с подозрением смотрят родители, а ещё хуже, мужья молодых особ, была, как наказание, ещё на родном радиозаводе, когда я работал и мастером, и начальником цеха. Не привыкать организовывать неурочные смены. Почти к утру солидный акт о некондиционности груза был готов.
Назавтра, не мешкая, срочно отвозим акт в отделение железной дороги. Но вопреки ожиданиям, никто от дороги не прибежал к нам и даже не позвонил в течение нескольких дней. Удивительно спокойная реакция их юридической службы. Неужели для всесоюзного монстра сто тысяч долларов не деньги? А может быть, наши действия с торгово-промышленной палатой настолько грамотные, а главное, оперативные, что всё равно не оставили им шансов улизнуть от ответственности. На радостях я выплатил юристу немалую премию и столько же пообещал после возмещения нам убытков. Вскоре подготовили все документы и впервые с момента рождения фирмы отдали их в арбитражный суд. Месяца через полтора-два с предвкушением лёгкой победы идём с юристом на заседание суда. Правда, немало волнуясь, всё же суд, а в коридорах строгие женщины в чёрных мантиях. И мне, сорокалетнему бойцу коммерческого фронта, вспомнилась почему-то трогательная Наташа Ростова перед первым балом.
Каково же было моё удивление, когда, вместо быстрого рассмотрения по существу акта торгово-промышленной палаты и вынесения совершенно очевидного для меня решения, началось инициированное противником нудное рассмотрение наших договоров на перевозку с железной дорогой, на закуп – с продавцами бананов, а также наших доверенностей на представление интересов в суде. Оказалось, что названия и координаты фирм из-за нашей небрежности не полностью соответствуют друг другу. По мнению противоположной стороны, покупатель, перевозчик и участники дела ‒ разные организации с похожими названиями, а значит, нет стороны для хозяйственного спора и нашу жалобу следует отклонить по этому формальному признаку. Но судья, слава Богу, а может быть, благодаря небольшому знакомству с юристом, не приняла безоговорочно это жуткое для нас предложение опытных противников и милостиво дала нам месяц, чтобы подготовить доказательства идентичности фирм. Время пролетело быстро, идентичность фирм мы доказали. Но после этого на заседании разорвалась следующая «бомба», совершенно неожиданная для меня и, возможно, для юриста тоже.
Оказывается, что для их единственного, отвечающего за качество доставляемого груза ведомства, по давнему постановлению Совета Министров, подписанному ещё председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгиным в брежневскую эпоху, акты торгово-промышленной палаты не действительны, если не соблюдено ещё одно условие: мы должны были в течение суток уведомить телеграммой их ведомство и пригласить на разгрузку или хотя бы на освидетельствование испорченного груза. Их исполнители, конечно, узнали сразу же, что груз испорчен. Но «слово к делу не пришьёшь». Акт мы вручили им под роспись на вторые сутки, опоздав, как выяснилось, часов на шесть. По бледности, вдруг разлившейся на лице юриста, я понял, что мы со своей правдой о действительно некондиционных бананах тонем в водоворотах их ведомственных правил. Но по привычке не сдаваться без боя я, не дав опомниться юристу, заявил с места, нарушив, таким образом, регламент, что телеграмму мы отправили немедленно после того, как открыли секцию, а дошла она или нет – вопрос другой. Не особенно поверив моей реплике, так как квитанции в деле не было, и сделав мне замечание, судья, тем не менее, объявила очередной перерыв для выяснения обстоятельств.
Была или нет формальная телеграмма ценой в сто тысяч долларов для фирмы и премиальной месячной зарплаты для юриста, ранее работавшей в городской администрации и неплохо знающей многих руководителей, я так до конца и не узнал.
Судя по словам – была, а по неожиданной бледности – её явно не было. Но, как бы то ни было, через месяц к следующему заседанию суда квитанция о приёме телеграммы, выданная центральным телеграфом, появилась. Причём впоследствии этот потёртый листик выдержал даже долгую, как всегда, прокурорскую проверку, инициированную железной дорогой. Только после завершения проверки, месяца через четыре, а может, и через пять месяцев, суд приступил к рассмотрению дела по существу.
Перед нами судом всё же была поставлена задача доказать, что бананы могли быть испорчены во время следования по вине железной дороги, рассудив, что за первоначальное качество должны отвечать всё же мы сами. Юрист в этом нестандартном, почти техническом вопросе, оказалась совершенно беспомощной. Я сам искал доказательства того, что в нашей секции, как, собственно, и в большинстве других, не работали предусмотренные правилами автоматические регистраторы температуры, не вёлся положенный в таких случаях бортовой ежедневный журнал записей температуры и влажности. Доказал, что не было также записей в журналах и станционных контролёров температуры по маршруту следования груза. Только после обстоятельного знакомства с этими сугубо организационно-техническими деталями, гарантирующими сохранность груза, и убедившись, что не всё, оказывается, ладно в суперведомстве, судья, месяцев через семь после начала процесса, вынесла решение в нашу пользу. Ещё четыре-пять месяцев ушло на кассационный и апелляционный суды, оставившие решение в силе.
Но оказалось, что решение – это ещё далеко не деньги. Время неумолимо шло, а судебные приставы были совершенно не в состоянии взыскать выигранные нами средства у всемогущего ведомства. Если арестовывался один счёт, их финансисты легко пользовались другими. В кассе к моменту прихода приставов, долго минующих ведомственную охрану, денег тоже, как всегда, не оказывалось. Особенно изворотлив в вопросе неотдачи выигранных нами средств был первый заместитель начальника дороги. Хотя на этапе обращения в Высший арбитражный суд, когда приставам удалось один раз добраться до их кассы и арестовать небольшую часть долга, мы полюбовно договорились, что по мелочи их не дёргаем, но если окончательно выиграем процесс, то они обязательно рассчитаются. Крепко пожали друг другу руки, честно и открыто глядя друг другу в глаза.
Но, увы, даже и в этом случае выражение «Честь имею!» оказалось чужеродной формулой для высокого и весьма перспективного руководителя. К слову сказать, вскоре он получил немалое повышение в должности.
Только честная позиция начальника ВСЖД, почётного гражданина г. Иркутска Геннадия Павловича Комарова, глубоко уважающего моего отца и других руководителей из семейной династии, позволила получить нам практически через полтора года большую часть выигранных во всех четырёх инстанциях средств. От начисленных судом кредитных процентов мы, по его просьбе, добровольно отказались. Исковые средства были, естественно, зафиксированы в рублях и получили их мы как нельзя кстати. Немедленно погасили ими часть долга за валютный в ту пору товар – импортный, кажется, французский сахар. Буквально через неделю разразился самый крупный кризис, при котором в 1998 году деньги в валютном выражении подешевели в четыре с лишним раза и, соответственно, взметнулись в опасную для многих высь долги в рублёвом эквиваленте.
Кстати, выиграть дело в Высшем арбитражном суде на московской земле нам помогло только то обстоятельство, что в кассационной инстанции дело рассматривал лично председатель суда Сергей Михайлович Амосов. Его объективность и высочайший профессионализм были известны всем, в том числе и председателю Высшего суда. Думается, что только по этой счастливой для нас причине «дело» выдержало натиск суперведомства и устояло. Впоследствии Сергей Михайлович заслуженно стал заместителем председателя Высшего арбитражного суда Российской Федерации и из талантливого рассказчика превратился в замечательного писателя, стал моим товарищем и по литературному цеху, и по жизни. Жаль, что таких чиновников, чудом сохранивших в себе дореволюционную интеллигентность и Честь, практически не осталось. Не стало в 2014 и самого арбитражного суда как самостоятельной структуры. На мой взгляд, это был последний экзотический островок, где ещё сохранялась в немалой доле непредвзятость и справедливость тонущей экономики России. В новой системе оказался лишним и Сергей Михайлович, ушедший профессорствовать на вольные хлеба в институт и писать книги.
Бабья, извиняюсь, хитрость, чуть не ставшая роковой
Наряду со счастливыми знакомствами были и опасные. Как-то одна из давних моих приятельниц – Надежда ‒ пришла со своим другом в офис. Представила спутника предпринимателем, отец которого ‒ крупный бизнесмен в Турции. «Почти турецкоподданный, прямо как Остап Ибрагимович», – пошутил я. Выглядел он достаточно респектабельно, одет с иголочки, приобрёл для папы дорогую китайскую собачку в Иркутске, что характеризовало его как достаточно домовитого человека и заботливого сына. Одежда, наличие купленной дорогой собачки, близкое знакомство с приличной иркутянкой – всё располагало. Но что-то и настораживало. Я был занят делами и поручил эту бизнес-тему и взаимоотношения с ним одному из своих помощников – Владимиру, можно сказать, заместителю, который имел большой опыт работы на радиозаводе в должности заместителя директора по коммерческим вопросам, начальника производства, начальника финансового отдела. К тому же у нас работала и его жена Татьяна, также прошедшая немало должностей на госпредприятии. Они опекали гостя в течение недели. Возили на Байкал. Ужинали. Водили в театр. Их резюме гласило, что человек он вполне достойный доверия, с ним можно работать, тем более что сделка была очень заманчивая. Он предлагал поставку всевозможной продукции из Турции: фрукты, вино, макароны, в общем, широчайший ассортимент продуктов питания, причём, что особенно подкупило, без предоплаты. Предварительно оплатить нужно было только железнодорожные расходы. Ну, а аппетит без предоплаты всегда немалый. Вот мы и подготовили заявки аж на десять вагонов. Подписали договор. У него была доверенность от папиной турецкой фирмы, печать. Сумма железнодорожного тарифа набралась, конечно, немалая, но гипнотизировало то, что сама продукция – с большой отсрочкой, примерно на полгода. При таких заманчивых условиях наличные деньги на тариф нашли быстро. В переводе на сегодняшние деньги – это 2,5-3 миллиона рублей (80-100 тысяч долларов).
Ударили по рукам. Татьяна с этими немалыми деньгами вылетела в Краснодар, чтобы вместе с новым другом оплатить тариф. Владимир уже потирал руки, что с его участием, а значит, и с премиальными, состоится такая крупная сделка.
Вдруг у меня среди ночи звонит телефон. Тогда ещё не было сотовых телефонов и привычки отключать обычный. Круглые сутки, как на передовой. Я беру трубку и слышу плач. Оказалось, звонит Надежда, которая нас познакомила с «полутурком». Она знала, что Татьяна с деньгами уже вылетела и скоро должна приземлиться в Краснодаре. Дама в панике и ужасе сообщила, что «жених» пропал среди ночи перед встречей самолёта со всеми вещами и с собакой. Жили они в роскошном трёхкомнатном номере, она спала и ничего не слышала. Проснулась случайно, а его нет. Оставалось меньше часа до посадки самолёта, а значит, до грабежа или чего почище, в общем, ситуация экстремальная. Стало совершенно ясно, что турецкоподданный и впрямь оказался Остапом Бендером, только вот кровавым или нет – неизвестно. Что делать? Отсчёт времени шёл на минуты. Недолго думая, я мгновенно соскакиваю, одеваюсь и минут через двадцать пять уже в Областном управлении внутренних дел. С дежурным по области полковником мы не были знакомы. Подключить кого-то из знакомых ночью не удалось. Но дежурный принял меня безотлагательно и проникся серьёзностью вопроса. При мне он начал срочно звонить по специальной связи в Краснодар, где должен приземлиться самолёт. Краснодарский дежурный по УВД тоже оценил опасность ситуации. Я был уверен, что они обязательно спланируют операцию по аресту, судя по всему, проходимца, а может быть, и опасного преступника. Но это, по-видимому, требовало больше времени для подготовки и дополнительных ночных усилий. Выпускать Татьяну в качестве приманки сочли опасным. Да и для меня главное было – отвести угрозу от Татьяны и спасти немалые средства. Остаются считанные минуты, а дежурного милиционера по аэропорту, как водится, найти не могут. Хотя вроде бы он и находится где-то на территории. Наконец-то, минут за пять до посадки, он объявляется, выходит на связь и записывает фамилию, имя, отчество нашего курьера. В минуты опасности я мгновенно вспомнил все данные о рейсе, вплоть до номера и места. Он записал и вскоре доложил, что принял срочные меры задержания, но не преступника, а нашей Татьяны – в зоне досмотра с тем, чтобы не выпустить её на неохраняемую территорию. Минута в минуту её успевают перехватить, и она остаётся ожидать обратного рейса в зоне, закрытой для посторонних. Через несколько часов она благополучно вылетает в Иркутск. «Прокатавшись» почти сутки, спасённая, уставшая, но счастливая Татьяна попадает в объятья встречающих.
Позже выяснилось, что наша приятельница, по причине поддержания «реноме», соврала, что знакома с авантюристом четыре года. На самом деле срок был – одна неделя. Очень дорого для фирмы и, не дай Бог, для здоровья и жизни нашей Тани могли обойтись женские хитрости и недостаточная проницательность двоих, вроде бы опытных руководителей, правда, никогда не работавших ни мастерами, ни начальниками цехов, где требуется особая интуиция. У писателя Геннадия Гайды ни одного подобного прокола не было, хотя он десятки раз выезжал «тестировать» партнёров. Выводы из данной ситуации мы сделали самые серьёзные.
С тех пор никогда деньги не возил тот, кого встречали или кто занимался делами и расчётами. Более того, Геннадий или я летели на одном рейсе, а «кассир», в лице доверенного охранника, на другом и даже селился нередко в соседней гостинице. Нужные суммы денег за продукцию, в том числе и такую дорогую, как «Волги» Газ-24 или грузовики, которые на определённом этапе мы также поставляли в Иркутск, появлялись, как по волшебству, непосредственно в момент расчётов.
Опасно для жизни
Предосторожность с «кассирами» страховала нас от «грабежей», а возможно, и от более серьёзных неприятностей. Убийств в крутые 90-е было не счесть. Даже в родном городе в своё заведение на обед мы нередко ездили с двумя вооружёнными охранниками, с ними же и совершали прогулки. Официальный пистолет был и у меня. Для этого по трудовой книжке я был заместителем начальника службы безопасности в своей фирме.
Уберегало меня, прежде всего, то, что никогда прибыль я не ценил выше добрых человеческих отношений, не имел несогласованных с кредиторами долгов и сам не давал никому заоблачные займы. В любых спорных вопросах, начиная с заводских должностей и до сегодняшнего дня, находил такую аргументацию, которая давала бы мне неоспоримый перевес хоть по бандитским понятиям, хоть по понятиям совести. Вот несколько примеров.
Почти двадцать лет длилось весьма серьёзное противостояние по нескольким моим немалым объектам и земле на пограничье с крутыми соседями в Ангарске. Их главный аргумент состоял в том, что я нахожусь в зоне их оптового рынка и нахально пользуюсь огромными потоками привлекаемых ими клиентов. Определённый резон в этой аргументации, безусловно, есть. Но и у меня была своя правда. Мои объекты крайние и выходят на весьма проездные улицы города, их хорошо видно с дороги, а следовательно, покупатели подъезжали бы к ним ещё с большим удовольствием, нежели в рыночной толчее машин. Далее, не я «оседлал» действующий рынок, а наоборот. Все объекты я приобрёл задолго до открытия рынка. И третий аргумент – поток машин на их рынок беспрепятственно въезжает через мою землю и по моему асфальту, при этом я никогда не мелочился и не просил у них долю денег ни за асфальт, ни за налог на землю, а главное, не пытался взимать немалую плату по договору сервитута. (Благо, когда-то мне удалось правдами и неправдами этот проезд перевести из аренды в собственность).
Несколько раз у нас с ними был даже как бы третейский суд, который протекал, правда, в форме дружелюбно-напряжённого чаепития. Один раз «судьёй» был заместитель мэра, а в другой раз наш общий товарищ, бард Борис Драгилев, проживающий много лет в Москве и не понаслышке знакомый с понятиями «волчьего» мира, а главное – дружный с совестью и честью нашего.
Интересно, что с ним мы знакомились в этой жизни два раза. Причём о первом знакомстве вспомнилось буквально на подсознательном уровне. Как-то, основательно посидев в московском ресторане, мы начали вспоминать детство. Неожиданно у меня в глубинах памяти всплыла картина женщины, держащей за руку мальчика девяти-десяти лет с коротенькой стрижкой и прямым чубчиком. Дословно вспомнились и её слова, обращённые к тренеру по спортивной гимнастике с просьбой принять его в секцию и сделать из него настоящего мужчину.
В секции мальчик Боря долго не задержался, но просьбу матери услышал, видимо, сам Господь, и настоящим мужчиной он стал, причём с гитарой, с поэтическим и актёрским дарованием, с многочисленными знакомствами и даже дружбой, в том числе с легендарным золотодобытчиком Вадимом Тумановым, с друзьями Владимира Высоцкого, да и что уж греха таить, так же и со столпами преступного мира – незаурядным Япончиком и другими. Вот только свою личную жизнь он смог основательно устроить лишь в районе 55-ти лет и наконец-то насладиться ни с чем не сравнимым чувством уже зрелого отцовства. Может быть, в этом невольная оплошность его мамы, когда слышал её Господь – не попросила сынку ещё и личного счастья. Вот оно и запоздало слегка, но зато увековечилось в стихотворении «Счастье»:
Я мог утонуть, быть зарезан давно,
А мог бы и попросту спиться,
Разбиться я запросто мог на авто,
А мог бы совсем не родиться.
Я мог бы уехать в чужую страну
И стать там разносчиком питы,
А мог бы призваться на чью-то войну
И быть там банально убитым.
Я банк мог ограбить и сгинуть в тюрьме,
И мог бы в болезнях пропасть я.
Но, нет, обошлось всё, и выпало мне
Ни с чем не сравнимое счастье.
Я, правду сказать, и магнатом мог стать,
Картёжником с фартом железным,
А мог бы, к примеру, роман написать
И слыть человеком полезным.
Я мог в королевской родиться семье,
Быть просто обласканным властью.
Но нет, обошлось всё, и выпало мне
Ни с чем не сравнимое счастье.
Меня для него видно случай берёг,
Я это теперь только понял,
А, может, взглянул в мою сторону Бог:
Бежит ко мне счастье, бежит со всех ног,
Смеётся – ей годик, звать – Соня.
Очень добрые отношения связывали Драгилева и с другой стороной земельного конфликта. Так что он, как никто другой, подходил на официальную роль третейского судьи. Внимательно выслушав обе стороны, Борис не поддержал просьбу-требование нежелательной для меня и несвоевременной продажи объектов или ограничения их эксплуатации.
Но если бы всё ограничивалось мирными чаепитиями, то это была бы не Россия. На нашу беду с рынком у нас общие инженерные коммуникации, на которых почему-то чаще, чем где-либо, случаются аварии, а иногда и возгорания. Хорошо, хоть возгорания были как бы щадящие, точечные, без попыток сжечь содержимое складов и магазинов. Соседская порядочность! Хотя поджог машины одного из помощников чуть-чуть не вышел за пределы небольших убытков. Машина стояла рядом с другими, возле офиса, и если бы огонь перекинулся из салона на бензобак, то от взрыва загорелись бы и соседние машины, а за ними, возможно, и здание. Это был бы уже явный перебор и огромный урон. Но не пойман – не вор!
Защищать своё дело приходилось иногда почти военными методами. Правда, «вооружение» использовалось не огнестрельное, а холодное, и не металлическое, а деревянное. Для того чтобы подключиться к городским коммуникациям, проходящим по нашей, но сопредельной с соседями проездной неогороженной территории, пришлось сколотить более полусотни щитов и в четыре часа утра, вооружив ими пятьдесят человек, охранять экскаватор, чтобы прокопать траншею на своей земле. Причём все необходимые разрешения от властей были у нас на руках.
Но не тут-то было, и в четыре утра, как по военной тревоге, минут за пятнадцать-двадцать со стороны «противника» подоспели также десятки людей. Они прорвали оборонительные щиты и заняли позиции под экскаватором. Один из их «бойцов» на машине помчался на толпу, кто-то не сумел увернуться и получил перелом ноги, раздались истошные крики. Мерседес, сопровождаемый ударами десятков рук и ног, выехал из толпы и умчался. «Прилетели» скорая помощь, вневедомственная охрана, экипажи милиции. Причём, если скорая сработала, то охрана и милиция взяли на себя роль наблюдателей. Один из милиционеров признался, что нет у них команды остановить беспредел, а есть указание не вмешиваться.
Через несколько часов противостояния милиция, казалось бы, наконец-то сработала и вытащила одного из начальников противоборствующей стороны из-под ковша экскаватора. Мы обрадовались. Но преждевременно. Ангажированные носители погон запретили работать и экскаваторщику якобы до выяснения обстоятельств: уточнения границ участка и т.д. В случае начала работ экскаваторщик, как было сказано, будет задержан для выяснения личности. Милиция фактически помогала блокировать любые работы, чего, в конечном счёте, и добивались наши противники. Продержаться им нужно было несколько дней, а может быть, и недель, пока город закопает основную траншею под водопровод и возобновит автомобильное движение.
После этого снова раскапывать и останавливать движение по дороге к огромному числу арендаторов, возмущение которых легко организуют, нам вряд ли дадут. Поведение милиции объяснялось активнейшим покровительством той стороне главным милиционером области, при полном невмешательстве действующего в ту, уже далёкую пору, губернатора Иркутской области. О том, что крепчайшая дружба была основана не на огромном духовном родстве, говорить излишне.
Официальная позиция милиции была сформулирована как невмешательство в спор хозяйствующих субъектов до решения суда. Благо, один из наших друзей имел «бизнес» с милицейским начальством и разъяснил ему, что это не спор хозяйствующих субъектов, а прямое хулиганство: срыв согласованных с городом работ на нашей земле. Сработало и грамотно составленное мной письмо на имя губернатора и главного милиционера о противозаконности чинимых препятствий. Удалось через приятелей попасть на приём и к заместителю губернатора по работе с силовиками и организовать звонок главному милиционеру. Друзья с телевидения пытались помочь, сняв ночной бой, но показать его не удалось. Слишком большие гонорары были заранее выплачены СМИ с той стороны. Уже давно пресса зарабатывает не только на новостях, но и на отсутствии новостей с компроматом в адрес своих богатых спонсоров. Только общими усилиями, накалив обстановку докрасна, нам всё же удалось добиться прекращения хулиганства и подключить воду, а через год-полтора и дополнительную электроэнергию, купив проложенный другой организацией резервный кабель. Через суд удалось получить и некую компенсацию за отключение «добрыми соседями» нас от электроэнергии.
Упорная защита нами своих объектов на протяжении десятка лет оставила той стороне только одну возможность – возможность мирного выкупа их за справедливую цену, чем я и воспользовался в самом начале двух последних кризисов. Диверсифицировав бизнес с помощью вырученных от продажи этих объектов средств, я получил страховку от российских непредсказуемых катаклизмов.Близкая к криминальной ситуация сложилась на заре бизнеса и с таким безобидным продуктом, как сливочное масло. «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра», а нам – масло, да не кусочек, а целую железнодорожную секцию – 240 тонн, ещё и без предоплаты. По сегодняшним ценам это ни много ни мало – около одного миллиона долларов.
По нашим расчётам, масло должно было уйти в течение месяца, и мы безбоязненно подписали договор о такой же отсрочке платежа.
В случае задержки оплаты в договоре были заложены немалые штрафные санкции. Вопреки ожиданиям, реализация масла пошла крайне вяло. Дело в том, что оно оказалось не обычным, а солёным. Товароведы мы были никакие и в договоре, естественно, не сделали оговорку о том, что масло должно быть несолёное. Но московская фирма, его поставившая, по слухам, имеющая отношение к шоу-бизнесу, ни разу месяцев за пять не выходила на связь и не требовала оплаты. Я подумал, что они по-человечески учли, что масло не самое типичное, потому и не торопят. Каково же было моё удивление, когда вдруг мы получаем от них грозную бумагу с требованием немедленной оплаты ещё не проданного масла, а главное, со штрафами в размере двухсот процентов от первоначальной цены. Одновременно начинались весьма грозные звонки и нешуточное давление с называнием имён московских и иркутских криминальных авторитетов.
Неужели оплошность в договоре поставит фирму на грань разорения или создаст серьёзную опасность для жизни? Судя по тону и напору, московская фирма шутить не намерена.
Ситуация тяжеленная. Но какой, казалось бы, аргумент можно найти в защиту? Всё прописанное в договоре не в нашу пользу: и сроки, и высокие штрафы, и отсутствие указания на несолёность масла.
И всё же поднимаю технические условия и стандарты на масло. Знакомство с первым документом ничего не меняет, там различалось два вида масла: солёное и несолёное. Почти машинально листаю стандарты. Ура! Там по-другому. Читаю и радуюсь. ГОСТ также различает два вида сливочного масла, но одно из них называется «солёное сливочное масло», а второе – просто «сливочное масло». Слово «несолёное» отсутствует. Из заводской технической практики я твёрдо знал, что ГОСТ как документ имеет главенство по сравнению с техническими условиями, а следовательно, московские «артисты» поставили мне совсем не тот продукт, что требовался по договору. Это значит, и мои обязательства по срокам оплаты и по штрафу ничтожны. Нет нужного продукта – нет и ответственности. Сажусь и срочно пишу им письмо со своими изысканиями и с уведомлением о том, что по поводу угроз с их стороны поставлены в известность соответствующие органы.
Буквально в это же время от них прибыла группа устрашения из нескольких коротко стриженных «качков», которые, как я понял, совершали вояж по своим обманутым в далёкой и «тёмной» Сибири потребителям. Нас они, как было запланировано, не миновали. Поглядели, что представляет собой фирма. Мы, ожидая их, отменили инкассацию и продемонстрировали серьёзно вооружённую охрану на входе в фирму, а главное, в приёмной, а также строгий паспортный контроль для всех посетителей. Желание встречаться для разговора со мной, неожиданно оказавшимся правым по закону и по понятиям, у них пропало.
Спустя годы, я узнал, что порекомендовали меня к заключению договора и разорению с помощью хитрой уловки иркутские бандиты-наводчики. В других городах несколько фирм попали с этим лжемаслом и «артистами» в большие финансовые неприятности.
Аргументы в защиту своей позиции следует искать «до последнего патрона». Они всегда есть!
Большим нашим плюсом было и то, что никто из охранников фирмы никогда не работал в милиции или в других органах. Не имели они особой физической и стрелковой подготовки, зато никогда сами не замышляли грабёж и не «сливали» информацию куда не надо. При этом им довелось, как и Гайде, перевозить немалые суммы и по городу, и по всему бывшему Советскому Союзу, включая и Молдавию, и Украину, и Таджикистан… Никто из охранников не поддерживал отношения ни с бандитами, ни и силовиками. Ошибки с отбором ребят, почти за 25 лет, не было ни одной. Многие охранники работают чуть ли не с основания фирмы, превратившись из двадцатилетних юнцов в зрелых мужей.
Особые меры предосторожности предпринимал я при получении тревожной информации от приятеля детства – Бориса Бато, работающего в РУБОПе. Он, в свою очередь, черпал информацию, извиняюсь, от некоторых проституток, добросовестно передающих, о ком говорят и что планируют подвыпившие бандиты. Мне повезло в ту пору (да и сейчас это огромная редкость) ‒ иметь в органах приятеля, который не думал, как на тебе заработать, подороже продать информацию, а ещё лучше – спровоцировать серьёзный наезд, чтобы разрулить его и получить хорошую сумму или попроситься, якобы для подстраховки, в учредители, а при возможности захватить и контрольный пакет.
Таких историй ‒ вплоть до убийств основателей фирмы ‒ в 90-е годы было немало. Раскрывались они крайне редко, хотя все вокруг, да и сама милиция в первую очередь, доподлинно знали заказчиков похоронной музыки.
Один знакомый «предприниматель» как-то, подвыпив, жаловался моему другу, что убитый (наверняка по его заказу) нефтяной партнёр почти каждую ночь с упрёками и обещаниями ада являлся во сне. Сон стал мукой. Не помогали и наркотики, к коим он успел пристраститься.
В 90-х годах было в городе немало случаев «бандитского вхождения» в чужой бизнес. Некоторые бандиты и крупные по нашим меркам предприниматели ездили в бронированных джипах с несколькими машинами сопровождения и с целыми взводами охраны. Немало среди их охранников, и особенно среди начальников служб безопасности было бывших силовиков. У некоторых нечастые выезды из офиса в обязательном порядке сопровождались серьёзным обследованием объектов прибытия, как это делается у высших должностных лиц государства. В больнице, куда этот контингент попадал с ранениями, моментально выставлялась вооружённая охрана, а на окна операционной и отдельной палаты вешались даже железные жалюзи.
Многие кровавые истории в городе знали все. Но, увы. Главная черта «героев нашего времени» – полнейшая беспринципность и руководство лозунгом «моя хата с краю». Выражение офицеров «честь имею» жило совсем в другой России.
Почти все при возможности старались поддерживать добрые отношения с бандитскими авторитетами, считая за честь дружеское посещение «высоких» гостей. Среди них были и такие, кто имел учёные степени или высоченные казачьи звания. «Дружеский» визит одного хлебосольно принимаемого авторитета в семью моего знакомого предпринимателя, естественно, с охраной, имел целью заполучить схему расположения помещений и охраны коттеджа. Позже выяснилось, что приятель оказался в первой пятёрке его списка приговорённых иркутских бизнесменов. Благо, замысел не успел осуществиться. Попалась бригада киллеров, занимающаяся «отхожим промыслом» на посторонних заказах. Подвели преступного богача наёмные убийцы – видимо, они так уверовали в безнаказанность свою и хозяина, что даже перестали выбрасывать использованное оружие. По нему вмиг определили, что эти бандюги расстреляли нескольких сверхвлиятельных бизнесменов, причём один из погибших имел друзей детства на самых вершинах российского бизнеса и власти. Почти невероятно, но высокие друзья даже приехали на похороны и публично пообещали обязательно найти убийцу и посадить за решётку.
Наверное, и нашли бы, но свои люди в органах, по сути, не разоблачённые по сей день предатели, вмиг предупредили «авторитета», и он, в ночь задержания киллеров, очевидно, по поддельному паспорту, вылетел в неизвестном направлении и как будто бы испарился.
Бизнес его процветает, кормит семью (а вероятно, и его самого), никто на него не покушается, вдруг на бронированных автомобилях под носом у милиции и властей вновь появится сам хозяин то ли бизнеса, то ли города и докажет, что его подставили. Киллеры, как мы знаем, работали по разным заявкам. Может быть, выяснится, что они вовсе и не его. Всякое бывает в королевстве, где около бизнесменов и силовиков крутятся огромные деньги.
Но были в преступной среде и совестливые люди. Как-то один бывший торговый работник, отсидевший немалый срок и вхожий в «крысиное царство», по старой «дружбе» и по огромному секрету предупредил, что готовится масштабное ограбление и нашей базы. Наводчиком выступал обиженный нами вор-экспедитор, намеревающийся вместе с бандитами подделать фактуры и вывезти далеко не один грузовик элитного спиртного. Узнав это, мы срочно ввели факсовое дублирование всех выписанных в офисе фактур, потратив немалые деньги на радиосвязь. Девяностые годы были ещё без Интернета, но и во многом без телефонов. Далеко не по всем домам и организациям были проложены телефонные кабели. Наша база была в их числе. Никогда не забуду, как изумился, впервые увидев чудо-телефон, по которому звонил в фильме «Укрощение огня» прямо из машины главный конструктор космических кораблей – академик Королёв. О том, что когда-нибудь это станет обыденным явлением даже для мальчишек, я не мог и мечтать. Человек раньше сел на Луну, чем я с телефоном в машину. Покорить космос оказалось легче, чем телефонизировать Россию. Но ещё сложней разбудить у российских мужчин, в том числе и в погонах, совесть и честь.
Свирские аккумуляторы и гибель директоров
Спустя двадцать с лишним лет после начала самостоятельного плавания, взявшись за перо, смотрю на свои первые шаги с позиции умудрённого немалым опытом и обрамлённого сединой весьма зрелого то ли предпринимателя, то ли поэта, то ли социолога, а может быть, с позиции этого странного и нечастого триединства.
В голове крутится немало вопросов, которые хочется задать своему ушедшему навсегда сорокалетнему двойнику. И один из главных вопросов: почему прошлый «Я» начал бизнес с чистого камчатского листа и не попытался использовать свои прочные знания и связи, наработанные за двадцать лет на трёх крупнейших предприятиях области: «Радиозаводе», «Востсибэлементе» и в объединении «Иркутсктяжмаш». Не оказался в поле моих бизнес-интересов и «Иркутский мясокомбинат», где отец продолжал директорствовать ещё четыре года от момента рождения «СибАтома».
Этому, по-видимому, есть несколько объяснений. Основное – это всё же впитанная от предков истинно социалистическая мысль о том, что личный заработок на ресурсах, созданных не тобой, а государством, больше похож на мошенничество и грабёж, нежели на предпринимательство. Второе обстоятельство в том, что крупные предприятия акционировались несколько позже, чем родилась моя фирма, и левые заработки коммерческих служб, если и были, то, как правило, по секрету. Участвовать в таких схемах я не хотел. Наверное, поэтому я и начал свой бизнес в совершенно незнакомом мне безбрежном море продовольственного рынка страны.
После того как начальный капитал уже появился и предприятие могло быть надёжным плательщиком, а если надо, то и поставщиком любой продукции, мои пути-дороги пересеклись и со свирским «Востсибэлементом», и с объединением «Иркутсктяжмаш». На начальном этапе постсоветской перестройки, где-то до 1993-1995 гг., сохранялась, хотя и довольно быстро слабеющая, эпоха дефицита. Искусство торговли требовало, прежде всего, умения добыть нужный товар. Не были исключением и аккумуляторы, которые производило ещё недавно родное мне cвирское предприятие.
Деньги для оплаты контейнеров этой недешёвой продукции появились у меня уже через год деятельности. Приятельство с директором предприятия Петром Ивановичем Кацурбой и уважительное отношение обаятельной руководительницы отдела сбыта открывали мне дорогу к поставкам аккумуляторов. Дело оставалось за малым – наладить сбыт. Аккумуляторы – не рыба, по магазинам много не развезёшь. Тем более что розницу в принципе не интересовали аккумуляторы для грузовых машин. Заниматься рекламой и нарабатывать новые связи потребовало бы немало времени, а его-то как раз и не было. Кто знает, какая система управления в стране будет завтра. О какой-либо стабильности правил игры оставалось только мечтать. Делать дело нужно было здесь и сейчас. Не зря народная мудрость гласит: «Куй железо, пока горячо».
Через одну из своих сотрудниц какое-то количество аккумуляторов удалось сбыть областному коммунальному предприятию и, более того, познакомиться с его директором, в прошлом всевластным секретарём горкома партии одного из небольших городов области. В нём удивили меня угрызения совести за то, что имея, как и все первые секретари партии, неограниченную власть над номенклатурными «подданными», загубил, будучи молодым и горячим, не одну карьеру. Насколько мизерными и невинными с позиции сегодняшнего дня кажутся «грехи» уволенных им руководителей. Не зря у него были очень выразительные голубые и чистые глаза.
Раскаянье и жалость к обиженным – неотъемлемая черта истинно русского человека.
Во время нашего с ним знакомства как раз была представительница из Москвы, работающая в какой-то государственной структуре, занятой материально-техническим снабжением коммунального хозяйства. При рушащихся хозяйственных связях её также заинтересовали поставки аккумуляторов. Правда, денег на предоплату или хотя бы на оплату по факту поставки у её некогда богатой организации уже не было. Но зато имелась обширная клиентская база коммунальных предприятий России и, что самое главное, многолетние знакомства с достаточно порядочными директорами прежней закалки, которые ещё не разучились держать слово и имели гарантированное местными бюджетами финансирование. Это знакомство переросло в прочное деловое партнёрство на несколько лет. Мы на выгодных для всей цепочки условиях, по тройным договорам, включающим московскую организацию, нас и непосредственных получателей, отгружали немало контейнеров, причём с хорошей наценкой, и примерно через месяц-полтора достаточно аккуратно получали оплату.
При порушенных хозяйственных связях наше посредническое звено было необходимо, прежде всего, потому, что мы оплачивали свирскому заводу продукцию не долгими зачётными схемами, а живыми деньгами, заработанными большей частью на рыбе, спирте, сахаре и других продуктах в тесном сотрудничестве где-то с государственными организациями (сахар), а где-то и с бывшими советскими спекулянтами, ставшими первыми рыночниками. Работа с аккумуляторами была за долгое время, пожалуй, единственной, когда мы выступали системными поставщиками технически сложной продукции. По-моему, даже железнодорожные подъездные пути нашей базы, привыкшие за долгие годы работы у прежних хозяев на базе «Культторга», а теперь и у нас, к разгрузке вагонов, вдруг ощутили, что вагоны стали тяжелеть и уходить вдаль, надрывно дыша своими свинцовыми внутренностями.
Просуществовал этот бизнес года полтора-два. Обстоятельства, как я и предвидел, начали меняться слишком быстро. В районе пятидесяти лет неожиданно в мир иной ушёл замечательный человек, бывший профсоюзный работник и даже делегат съезда профсоюзов, директор свирского завода «Востсибэлемент», а вскоре на долгое время замер и сам завод. Он стал частным акционерным обществом и загулял по разным рукам, теряя недешёвое оборудование и квалифицированные кадры. Многие в монопромышленном городе потеряли единственную возможность достойной работы, стали бунтовать, но… только перед жёнами, потихоньку спиваясь и покидая этот мир вслед за своим директором, умершим не от инфаркта, а от перестройки. Как написал Николай Зиновьев:
Нас юность в Храмы не водила,
А чаще всё по кабакам.
Так, видно, выгоднее было
Партийным нашим вожакам…
Плесните больше, не скупитесь,
Вожди вы наши – подлецы,
Теперь глядите и дивитесь,
Как лихо пляшут мертвецы.
Где-то за месяц до его кончины мы с ним встречались, и он с удивлением и расстройством жаловался, что многие работники продали свои акции, полученные бесплатно за ваучеры от «доброго» Чубайса. Причём продали незнакомому мне в ту пору, по слухам то ли криминальному авторитету, то ли цыганскому барону, который становился хозяином градообразующего предприятия вместо упразднённого главка и Министерства электротехнической промышленности. Со всей парадоксальной ясностью директор вдруг понял, что у нового хозяина будут иные взгляды, нежели у министра и секретаря обкома КПСС, на его, ещё вчера номенклатурную, должность и на принципы управления предприятием.
Много позже, когда «авторитет» стал уже бывшим хозяином завода, я познакомился с ним и понял, что слухи были очень сильно преувеличены: завладел тогда предприятием не «цыганский барон», а просто способный и быстро сориентировавшийся в новых правилах игры бизнесмен, не отягощённый инерцией социалистической экономики, умеющий грамотно строить и защищать свой разнообразный бизнес.
До момента скупки акций, пока, как говорится, не запахло жареным, советский директор, да, признаться, и я, смотрели на акции весьма легкомысленно, полагая, что, как и на Западе, они в основном являются инструментом получения дивидендов. Но выплата дивидендов – прерогатива дирекции, заинтересованной, прежде всего, в росте зарплат и фонда материального поощрения. Поэтому, по нашим представлениям, заметных дивидендов акционерам не дождаться, а значит, и от акций большого толка в России не будет. Нам даже в голову не приходило, что кто-то на ранее наворованные или сомнительные «заработанные» наличные деньги может организовать скупку акций многотысячных коллективов и добиться контрольного пакета, позволяющего ставить своих директоров и главных бухгалтеров.
С некоторыми, даже крупнейшими, предприятиями новые хозяева делали всё, что заблагорассудится. Например, продавали оборудование или сдавали его в металлолом, чтобы моментально покрыть траты, нередко преступных денег, на скупку акций, или увольняли целые коллективы цехов и производств.
Никакого противовеса в виде авторитетной профсоюзной организации и коллективного договора с администрацией, как это имеет место на Западе, или в виде вчера ещё всесильных органов местного управления, к моменту приватизации не было. Коллективы, так легко расстающиеся с акциями, оказались, как и директор, совершенно беззащитными перед лицом чаще всего криминальных скупщиков.
Излишняя драматизация ситуации посеяла у свирского директора депрессивное настроение, что, в свою очередь, резко ослабило его иммунитет, и хроническая болезнь, с коей он мирно сосуществовал много лет, вдруг неожиданно для врачей победила.
Подобные ситуации с летальным исходом для директоров, чьи предприятия уплывали в мгновение ока, были во всех российских городах.
Одно из лучших в области пищевых предприятий, естественно, государственных (по понятным причинам не привожу название), было создано его директором фактически с нуля. Проработал он на нём не одно десятилетие, защитил, кажется, и докторскую диссертацию по управлению. Когда в начале перестройки приоткрылись границы и валюта из сверхкриминального «товара» превратилась в легальные деньги, директор этого предприятия организовал себе двухмесячную стажировку в Америке на родственных предприятиях. Уж очень хотелось ему вывести своё детище на высочайший в России, а может быть, и в мире уровень. Стажировка прошла весьма успешно, полон планов, директор вернулся в родной город… и чуть с ходу не получил инфаркт. Оказалось, за время его отсутствия неглупые и вёрткие ребята, прошедшие хорошую школу социалистических спекулянтов и вступившие в перестройку с немалыми деньгами, провели весьма агрессивную компанию по скупке акций, и предприятие перешло под их полный контроль.
В этом случае коллектив тоже легко продал не только акции, но и своего «отца».
Потеряв детище, да ещё так по-глупому, этот директор через год-два ушёл из жизни, не преодолев депрессию, вызванную, пожалуй, не только личной катастрофой, но и общественной – ставшим совершенно очевидным крахом империи. Так в 20-х годах и Александр Блок умер от того, что его обокрали большевики – украли у него даже не предприятие, а нечто несоизмеримо большее – Родину.
Через несколько лет после захвата предприятия был убит и слишком своенравный главарь захватчиков. Подельникам удалось вписаться в легальный бизнес. Следующий «старшóй» их дружной команды даже отработал ряд лет на весьма значимых выборных должностях, а затем удалился отдыхать ‒ на ПМЖ за границу. Правда, по старой привычке «забыв» рассчитаться со многими поставщиками продукции его дочерней фирмы.
Немало было потерь директоров и по другим сценариям. Так, крепкий сибирский мужчина, бывший мэр г. Усть-Кута Николай Паленый, впоследствии работавший в областной администрации, а оттуда перешедший на роковую для него должность директора Верхнеленского речного пароходства, в конце 2002 года был найден висящим у себя в гараже. В то время шла жестокая борьба за передел вверенной ему государственной собственности. По главной версии следствия, которую не разделяет никто из знавших православного жизнелюба и бойца, сдали у мужика нервы.
В 90-е годы покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна, и ещё один боевой и спортивный производственник – заместитель директора мощнейшего в сибирском регионе пивного комбината. Произошло это, когда главный акционер и многолетний директор ушёл из жизни от онкологического заболевания и также начался крутой передел.
Ещё два крупных руководителя и богатейших в области пятидесятилетних собственника: один в межрегиональной строительной отрасли, а второй ‒ высокое должностое лицо, владелец целого ряда предприятий областного уровня ‒ ушли в мир иной в эти же годы и с таким же безысходным для них онкологическим диагнозом. Может быть, виной всему нервы и трудные времена жёсткого передела собственности, а может быть, и онкология сделалась, когда нужно, заразной (через уколы с раковыми клетками) и является теперь оружием перераспределения богатств?
Никто не изучал мрачную статистику свергнутых и умерших собственников, как и вряд ли кто вывел цифру потерь рабочего класса во время варварской перестройки. Истории ещё предстоит ответить на вопросы: кто тогда был главный убийца и каковы очередные людские потери многострадальной России?